Под стук колес и свист пуль - Хроники волжского самохода

Глава I. Предчувствия и Пароконный Самоход

Лето 188… года выдалось в Нижнем Новгороде на редкость знойным. Солнце палило нещадно, плавя золотые маковки церквей и раскаляя булыжные мостовые до такой степени, что казалось, вот-вот из них выступит смола, как слезы из старой сосны. Даже Волга, широкая и могучая, словно обленилась под этим немилосердным светилом, несла свои воды медленно, величаво, будто нехотя.

В доме купца первой гильдии Ивана Петровича Лошкарева, что на Ильинской улице, царила, однако, не свойственная такой погоде суета. Сам Иван Петрович, мужчина кряжистый, с окладистой русой бородой, в которой уже начинала пробиваться первая, почти незаметная седина, и цепкими, внимательными глазами, стоял посреди просторного двора и хмуро взирал на диковинное сооружение, пыхтевшее и шипевшее, словно рассерженный гусь.

Сооружение это, предмет его отцовской тревоги и сыновней гордости, именовалось «пароконным самоходом» и представляло собой нечто вроде тяжелой пролетки, лишенной оглобель, зато снабженной сложной системой рычагов, медных трубок и небольшим, но весьма голосистым паровым котлом в задней части. Вокруг этого чуда техники, подпрыгивая от нетерпения и вытирая со лба крупные капли пота рукавом холщовой рубахи, суетился Дмитрий Иванович, или попросту Митя, единственный сын и наследник Лошкарева.

Митя, молодой человек двадцати двух лет, высокий, стройный, с копной непослушных светло-русых волос, вечно выбивающихся из-под картуза, и горящими энтузиазмом голубыми глазами, только что вернулся из Санкт-Петербурга, где вместо того, чтобы постигать премудрости коммерции в Технологическом институте, с головой ушел в изучение механики и изобретательство. «Пароконный самоход» был его дипломной работой и предметом бесконечных споров с отцом.

— Ну что, батюшка, не угодно ли убедиться? — Митя с гордостью похлопал по теплому боку своего детища. — Пыхтит, старается! До самой Астрахани домчит, вот увидите!

Иван Петрович тяжело вздохнул, отчего его добротный жилет из темного сукна слегка натянулся на внушительном животе.
— До Астрахани, говоришь? А не разнесет ли нас сия адская машина по всем волжским берегам мелкими кусочками еще до Макарьева? Уж больно громыхает она, Митенька, и пар из нее валит, словно из банной печи, когда поддадут лишку.

— Это от избытка силы, папенька! — возразил Митя, подкручивая какой-то вентиль. Шипение стало чуть тише. — Запас мощности, так сказать. А надежность… Я вам так скажу: сия машина надежнее любой тройки лошадей! Не устает, овса не просит, только водички да дровец. А скорость! Пятнадцать верст в час по ровной дороге — как пить дать!

В этот момент из тени старой липы, росшей у крыльца, вышла Аграфена Тимофеевна, мать Ивана Петровича и Митина бабушка. Старушка была еще довольно крепкая, несмотря на свои семьдесят с лишним лет, с прямой спиной, ясными, все подмечающими глазами и тонкими, решительными губами. На ней был темный платок, аккуратно повязанный под подбородком, и просторное, но опрятное платье. В руках она держала небольшую плетеную корзинку.

— Пятнадцать верст, говоришь, внучек? — голос у нее был спокойный, чуть скрипучий, но властный. — А не слишком ли быстро для православной души? Этак и не заметишь, как жизнь мимо пролетит. Да и тряско, поди, на этом твоем самоплясе.

Митя обернулся, лицо его выразило одновременно и любовь, и легкое нетерпение.
— Бабушка, ну что вы, право! Это же прогресс! Будущее! Не тряско, а… динамично! К тому же, я все предусмотрел: рессоры знатные, французские!

Аграфена Тимофеевна подошла ближе к пароконному самоходу, обошла его кругом, внимательно оглядывая детали, словно прицениваясь к лошади на ярмарке. Дотронулась пальцем до медной трубы, тут же отдернула — горячо.
— Французские, говоришь… А французы они народ ветреный, ненадежный. То революцию у них, то император какой на час. Как бы и рессоры эти не подвели в самый неподходящий момент.

— Да что вы каркаете, маменька, словно ворона на беду, — вмешался Иван Петрович, хотя в его голосе не было настоящей строгости. Он побаивался и безмерно уважал свою мать. — Решил молодой человек испытать свое изобретение, так тому и быть. Да и мне по делам коммерческим в Астрахань надобно. Совместим, так сказать, приятное с полезным. Хоть и страшновато мне на этой тарантайке ехать.

— А чего страшного, Иван Петрович? — Митя расправил плечи. — Я сам за рулем, то есть, за рычагами буду. Все под контролем!

Аграфена Тимофеевна покачала головой.
— Контроль, контроль… Под Богом ходим, Митенька. А дорога дальняя, Волга-матушка хоть и кормилица, да нрав у нее переменчивый. Разбойнички опять же, говорят, на Нижней Волге объявились. Атаман какой-то лютует, Вороном кличут. Ограбили на днях барку с мануфактурой под Царицыном. Чисто вымели.

При упоминании разбойников лицо Ивана Петровича сделалось еще более озабоченным.
— Слыхал, слыхал. Потому и хотел было на пароходе «Император Александр» идти, там и охрана, и компания солидная. А тут ты со своим… самобеглым чудищем.

— Папенька, да на нашем самоходе мы этих разбойников, если что, как стоячих обгоним! — Митя попытался придать голосу уверенности, но глаза его на мгновение метнулись к бабушке. Он знал, что ее слова редко бывают пустыми.

Аграфена Тимофеевна тем временем открыла свою корзинку. В ней лежали аккуратно увязанные мешочки с травами, небольшой образ Николая Чудотворца и увесистый сверток, завернутый в чистую холстину.
— Вот, возьмите, — сказала она, протягивая образ Ивану Петровичу. — Путевой. А это тебе, Митя, — она передала ему сверток. — Тут пирожки с капустой да с вязигой, мои любимые. И еще… — она понизила голос, хотя во дворе, кроме них троих, была лишь пара кур, лениво копавшихся в пыли, — вот это при себе держи.

Она извлекла из корзинки небольшой, но тяжелый предмет, завернутый в промасленную тряпицу. Развернув ее, Митя увидел старинный кремневый пистолет, с любовью ухоженный, с рукоятью из темного дерева.
— Бабушка! Откуда это у вас? — изумлению Мити не было предела.

Аграфена Тимофеевна усмехнулась одними уголками губ.
— Дедовский еще. Тимофея Лукича. Он у меня казаком был, Царствие ему Небесное. Говаривал: «Лучше иметь и не нуждаться, чем нуждаться и не иметь». Ты стрелять-то хоть умеешь, изобретатель?

Митя покраснел.
— Ну… в институте нас немного учили… из револьверов… современных.

— То-то же. Этот не револьвер, тут сноровка нужна. Порох, пыж, пуля… Зато бьет наповал, если в умелых руках. Держи, на всякий случай. Авось не пригодится, а если что — так хоть не с голыми руками супротив лихого человека.

Иван Петрович, видя это, только крякнул.
— Ну, маменька, вы уж совсем нас как на войну снаряжаете. Пистолеты, образа…

— А дорога, сынок, она всегда немного война, — серьезно ответила Аграфена Тимофеевна. — Особенно когда на таких вот… дьявольских колесницах едешь. Смотри, Иван, за внуком приглядывай, он у нас горячий, увлекающийся. А ты, Митя, отца слушайся, он хоть и в машинах этих твоих не смыслит, да жизнь знает получше нашего. И помните оба: Волга — она как женщина, то ласковая, то строптивая. Уважать ее надо.

Она перекрестила сначала сына, потом внука. В ее глазах на мгновение мелькнула глубоко запрятанная тревога, но тут же сменилась привычной строгой решимостью.
— Ну, с Богом! И чтобы к Покрову вернулись, не позже. У меня пироги с брусникой поспеют.

Митя спрятал пистолет во внутренний карман своей курсантской тужурки, отцовские пирожки пристроил в специальный ящик для провизии, приделанный к самоходу. Иван Петрович, вздохнув, полез на переднее сиденье рядом с Митей, которое было обито кожей и даже имело некое подобие спинки.

— Готово, папенька? — Митя взялся за один из рычагов.
— Готово уж, если не шутишь, — проворчал Иван Петрович, крепче вцепляясь в бортик.

Митя дернул рычаг. Самоход чихнул черным дымком, дернулся, заскрипел всеми своими сочленениями и, набирая ход, медленно выкатился со двора на улицу. Аграфена Тимофеевна стояла у ворот, провожая их долгим, немигающим взглядом, пока диковинная повозка, оставляя за собой шлейф пара и запаха горелого угля, не скрылась за поворотом. Потом она медленно перекрестилась еще раз и тихо прошептала:
— Спаси и сохрани их, Господи… И вразуми, если что…

Глава II. Первые Версты и Волжские Картины

Выбравшись из тесных улочек Нижнего Новгорода на Казанский тракт, пароконный самоход Лошкаревых взбодрился. Ровная, укатанная дорога позволяла Мите продемонстрировать все преимущества своего изобретения. Машина, хоть и продолжала изрядно шуметь и дымить, бежала довольно резво, обгоняя груженые возы, запряженные ленивыми волами, и даже редких верховых.

Крестьяне, работавшие в полях, бросали косы и серпы, изумленно таращась на невиданное чудище. Бабы крестились, мужики чесали в затылках и долго смотрели вслед, качая головами. Некоторые, посмелее, кричали что-то вслед, но их слова тонули в грохоте машины и шипении пара.

Иван Петрович поначалу сидел напряженно, вцепившись в сиденье, и при каждом толчке или резком повороте ожидал неминуемой катастрофы. Но постепенно, видя, с какой уверенностью Митя управляется с рычагами и вентилями, и ощущая, как верста за верстой остаются позади, он немного расслабился. Даже некоторая гордость за сына начала пробиваться сквозь толстый слой отцовского скептицизма.

— А ведь идет, шельмец! — проговорил он, когда Митя ловко объехал огромную лужу, оставшуюся от недавнего дождя. — И не трясет почти, как я думал. Только вот грохоту от него, как от целой кузницы.

— Это, папенька, дело привычки! — весело откликнулся Митя, не отрывая взгляда от дороги. — Скоро вы и замечать не будете! А вот смотрите, какая красота кругом!

А посмотреть было на что. Справа, насколько хватало глаз, расстилались золотые поля спелой ржи, слева зеленели заливные луга, а впереди, за прибрежными ивняками, уже виднелась серебристая лента Волги. Воздух, несмотря на примесь угольного дыма, был чист и свеж, пах травами и речной водой.

К полудню они достигли небольшого села, где решили сделать первую остановку – пополнить запасы воды для котла и дать машине немного «отдохнуть». Едва самоход, фырча и выпуская клубы пара, остановился у колодца на сельской площади, как его тут же окружила толпа любопытных. Впереди всех, расталкивая мальчишек, протиснулся местный староста, степенный мужик с окладистой бородой и хитрыми глазами.

— Это что ж за чудо-юдо такое, господа хорошие? — спросил он, опасливо косясь на дымящий котел. — Не иначе, как нечистая сила в упряжке?

Иван Петрович, как человек солидный и привыкший к общению с народом, взял слово.
— Сила это, почтенный, не нечистая, а паровая. Машина сия, самодвижущаяся коляска, изобретение вот его, сына моего. В Астрахань путь держим.

— В Астрахань? На эдакой-то штуковине? — староста почесал в затылке. — Ну, дела… А лошади где ж? Неужто сами бегут колеса?

Митя, сияя от гордости, принялся объяснять устройство своего пароконного самохода, показывая на котел, поршни и рычаги. Мужики слушали, раскрыв рты, бабы охали и качали головами. Мальчишки пытались потрогать блестящие медные части, но Митя строго их отгонял.

— А много ли она дров жрет, машина-то ваша? — поинтересовался один из мужиков, коренастый, в просмоленной рубахе.

— Дров немного, больше уголька каменного, — отвечал Митя. — А если дрова, то сухие, березовые лучше всего. Водички еще надобно.

Пока Митя возился с машиной, доливая воду в котел и проверяя механизмы, Иван Петрович разговорился со старостой о местных новостях, ценах на хлеб и, конечно же, о разбойниках.

— Да, бают, лютует какой-то Ворон, — подтвердил староста, понизив голос. — Говорят, отчаянный мужик, и шайка у него подобралась – головорезы одни. Больше по воде промышляют, купеческие суда грабят. А которые супротивятся – тех и в воду, связанные. На днях вот у соседей наших, в Хмелевке, урядника ихнего нашли в реке… Утоп, говорят. А только синяки на нем были странные.

Иван Петрович нахмурился. Новости были не из приятных.
— А власть что же? Не могут изловить?

Староста махнул рукой.
— Да где ж им! У них на реке свои ходы, свои притоны. Места глухие, лесистые. Говорят, у него и лодки быстрые, казацкие струги, и людишки по всем пристаням свои имеются, которые ему обо всем доносят. Осторожней надо быть, господа купцы. Особенно если товар ценный везете.

Митя, услышав последние слова, подошел к отцу.
— Папенька, не беспокойтесь. Наш самоход – не барка тихоходная. Мы промчимся мимо любых разбойников, и пыли им не оставим!

Староста скептически хмыкнул.
— Ну, дай-то Бог, барин молодой. Только Ворон этот, говорят, хитрый лис. И на всякую хитрую машину у него свой капкан найдется.

После недолгого отдыха и пополнения запасов путники двинулись дальше. Солнце уже начало клониться к закату, окрашивая небо в багряные и золотые тона. Волга, теперь уже совсем близко, сверкала в его лучах, как расплавленное золото. Вскоре тракт вывел их прямо к берегу, и дальнейший путь лежал вдоль реки.

Здесь картина резко изменилась. Вместо полей и лугов потянулись густые заросли ивняка и ольхи, местами перемежаемые сосновыми борами, подступавшими к самой воде. Дорога стала хуже, ухабистее, и Мите приходилось чаще сбавлять скорость и внимательнее следить за управлением.

На одной из излучин они увидели артель бурлаков, тянувших против течения тяжело груженую расшиву. Картина была величественная и одновременно удручающая. Десятки людей, почерневших от загара и пота, в изношенной одежде, молча, в такт, налегали на лямки, издавая при этом какой-то странный, почти нечеловеческий стон, сливавшийся с плеском воды и скрипом снастей. Их лица, изможденные и отрешенные, были обращены к земле. Надсмотрщик с кнутом расхаживал вдоль берега, покрикивая на отстающих.

Пароконный самоход, с его шумом и дымом, произвел на бурлаков неизгладимое впечатление. Они остановились, как вкопанные, забыв про лямки и крики надсмотрщика. Некоторые попадали на колени, крестясь и бормоча что-то о нечистой силе. Другие смотрели с тупым изумлением, не в силах понять, что за диковина проехала мимо них.

Митя сбавил ход, чтобы не слишком пугать этих несчастных людей. Он и сам был поражен увиденным. Одно дело – читать о бурлаках в книжках, и совсем другое – видеть их воочию, этих живых рабов реки.

— Тяжела их доля, — тихо проговорил Иван Петрович, сняв картуз и перекрестившись. — Царствие Небесное тем, кто не дотянет…

Митя молчал. Картина эта надолго врезалась ему в память, несколько охладив его изобретательский пыл. Прогресс, будущее… А здесь, на берегу великой русской реки, время словно остановилось несколько веков назад.

Когда уже совсем стемнело, они решили заночевать у небольшого постоялого двора, приютившегося на высоком берегу. Хозяин, рябой и суетливый мужичок, долго ахал и охал, разглядывая самоход, но потом выделил им лучшую комнату и пообещал присмотреть за «огненной повозкой», поставив ее под навес на заднем дворе.

Ужинали в общей горнице, где уже сидело несколько проезжих купцов и пара приказчиков. Разговоры, разумеется, опять зашли о Вороне и его шайке.

— Говорят, он из бывших, — рассказывал один из купцов, тучный, с красным лицом. — Не то из раскольников, не то из беглых солдат. И будто бы грамоте учен и в военном деле смыслит. Потому и ловок так, и неуловим.

— А еще сказывают, — подхватил другой, помоложе, — что у него есть женщина, атаманша, красоты неописанной. И что она еще злее и беспощаднее самого Ворона.

Митя слушал эти рассказы с интересом, но без особого страха. Юношеский азарт и вера в свое изобретение перевешивали возможные опасения. Иван Петрович же, напротив, все больше хмурился и после ужина долго не мог заснуть, прислушиваясь к каждому шороху за окном.

Аграфена Тимофеевна, оставшаяся в Нижнем, в эту ночь тоже спала беспокойно. Ей снился внук Митя, летящий на своем паровом коне над темной, бурлящей водой, а из воды тянулись к нему костлявые руки и слышался каркающий смех… Она проснулась в холодном поту, села на кровати и долго молилась перед стареньким образом, прося защиты для своих непутевых мужчин. Потом встала, подошла к окну. Начинался рассвет.
— Силы небесные, уберегите их, — прошептала она, глядя на алеющий восток. И почему-то вспомнился ей старый дедовский пистолет. — Авось, не зря дала…

Глава III. Неожиданная Попутчица и Прибрежный Монастырь

На следующее утро Лошкаревы продолжили свой путь. Дорога становилась все живописнее, но и пустыннее. Селения попадались реже, а лес подступал все ближе к воде. Пароконный самоход вел себя исправно, и Митя уже подумывал, не прибавить ли ходу, как вдруг из-за поворота, из прибрежных кустов, им навстречу выбежала девушка.

Она была бледна, одежда ее – простое ситцевое платье – была порвана в нескольких местах, а на щеке виднелась свежая царапина. Увидев приближающуюся дымящую машину, она на мгновение замерла в испуге, но потом, видимо, отчаяние пересилило страх.
— Помогите! Ради Бога, помогите! — закричала она, подбегая к самоходу.

Митя резко затормозил, да так, что Ивана Петровича едва не сбросило с сиденья.
— Что случилось, сударыня? — спросил он, спрыгивая на землю.

Девушка с трудом переводила дух.
— Там… там… на барку напали… разбойники! Отца… отца ранили…

Иван Петрович тоже выбрался из машины.
— Разбойники? Где? Далеко отсюда?

— Версты две… вниз по течению… — девушка указала рукой. — У Чертова Яра… Они все грабят… Отца убить хотели… Я убежала… спряталась…

Звали девушку Дуняшей, и была она дочерью небогатого симбирского купца Степана Реброва, который вез на своей барке партию пеньки в Царицын.
— А много ли их было, разбойников-то? — спросил Иван Петрович, оглядываясь по сторонам, словно ожидая увидеть врагов за каждым кустом.

— Человек десять… а может, и больше… — Дуняша всхлипнула. — Лодки у них легкие, быстрые… И атаман с ними… страшный такой, с черной бородой… Вороном его кличут…

При имени Ворона Митя и Иван Петрович переглянулись. Вот тебе и «промчимся мимо».
— Надо помочь, папенька! — решительно сказал Митя. — Не можем же мы ее здесь одну оставить, да и отцу ее, может, помощь нужна.

Иван Петрович колебался. Ввязываться в схватку с разбойниками ему совсем не улыбалось. Но и бросить людей в беде он не мог – совесть не позволяла.
— А что мы можем сделать, сынок? Нас всего двое, да и оружие у нас… так себе.

Митя вспомнил про бабушкин пистолет. Тяжелый предмет приятно оттягивал карман.
— У меня есть кое-что, папенька. Да и самоход наш… может, испугаются они такой невидали?

Дуняша с надеждой посмотрела на Митю, потом на странную машину.
— Возьмите меня с собой… Пожалуйста… Я дорогу покажу…

Решение было принято. Дуняшу усадили на заднее сиденье, которое предназначалось для багажа, но было достаточно просторным. Митя проверил котел, подбросил угля и решительно взялся за рычаги. Самоход, фыркнув, тронулся с места, теперь уже не так резво – дорога была незнакомая, да и лишний пассажир давал о себе знать.

Через четверть часа, ориентируясь по указаниям Дуняши, они подъехали к Чертову Яру. Место это и впрямь было глухое и мрачное. Высокий, обрывистый берег, поросший темным лесом, нависал над водой. В небольшой заводи, приткнувшись к берегу, стояла расшива. На палубе виднелись следы борьбы: разбросанные тюки, обрывки веревок. Людей не было видно.

— Они, наверное, уже ушли… — прошептала Дуняша, испуганно оглядываясь.

Митя остановил самоход чуть поодаль, за прикрытием густых кустов.
— Папенька, вы оставайтесь здесь, с Дуняшей. А я пойду, посмотрю, что там.

— Осторожнее, Митя! — Иван Петрович протянул сыну тяжелую дубовую палку, которую возил с собой для самообороны. — И не лезь на рожон.

Митя кивнул, проверил пистолет, заткнутый за пояс, и, стараясь не шуметь, начал пробираться к барке. Подойдя ближе, он увидел, что судно действительно разграблено. Трюмы были открыты, часть товара валялась на берегу. На палубе он заметил темное пятно, похожее на кровь. Сердце у Мити тревожно екнуло.

Он осторожно поднялся на борт, заглянул в каюту капитана. Там все было перевернуто вверх дном. И тут он услышал стон. Стон доносился из-под груды старых мешков и рогож, сваленных в углу. Митя бросился туда, начал разгребать мешки и увидел под ними пожилого мужчину с седой бородой, в порванной рубахе. Это был Степан Ребров, отец Дуняши. Он был жив, но на голове у него виднелась кровоточащая рана.

— Вы живы? — Митя склонился над ним.
Ребров с трудом открыл глаза.
— Дуняша… дочка моя… где она?

— Она в безопасности, со мной, — успокоил его Митя. — Разбойники ушли?

— Ушли… проклятые… Все забрали… Меня вот… по голове… — Ребров попытался приподняться, но застонал и снова опустился.

Митя помог ему сесть, осмотрел рану. Кажется, не слишком серьезная, но крови было много.
— Надо вас перевязать и увести отсюда. Вы идти сможете?

— Попробую… — Ребров поморщился от боли.

С помощью Мити купец кое-как выбрался из-под мешков. Опираясь на плечо молодого человека, он медленно добрел до самохода. Дуняша, увидев отца живым, бросилась к нему с плачем и смехом одновременно.

Иван Петрович помог усадить раненого в самоход. Митя наскоро перевязал ему голову чистой тряпицей, которую нашла Дуняша.
— Куда же нам теперь? — спросил Иван Петрович. — В ближайшее село за помощью?

— Ближайшее село далеко, — ответил Ребров, немного придя в себя. — Да и что там за помощь… фельдшера нет, урядник один на всю волость. Лучше бы в монастырь… Свято-Троицкий, что на Белой Горе. Там и лекарь есть, отец Пимен, травами лечит, и место святое, разбойники не сунутся. Верст пятнадцать отсюда, вверх по течению.

— В монастырь, так в монастырь, — решил Иван Петрович. — По крайней мере, там будем в безопасности.

Митя развернул самоход, и они двинулись в обратный путь, теперь уже с двумя пассажирами. Ехали медленно, стараясь не трясти раненого. Дуняша сидела рядом с отцом, заботливо поправляя ему повязку и подавая воду из фляжки. Митя время от времени поглядывал на нее. Девушка, несмотря на пережитый ужас, держалась молодцом. В ее заплаканных, но решительных глазах читалась не только тревога за отца, но и благодарность спасителям.

К вечеру, когда солнце уже садилось за лесом, они подъехали к высоким стенам Свято-Троицкого монастыря. Обитель располагалась на живописном холме, откуда открывался великолепный вид на Волгу и окрестные леса. Белокаменные стены, увенчанные башенками, золотые кресты на куполах собора, тишина и покой, царившие вокруг, – все это резко контрастировало с недавними тревогами и опасностями.

У святых ворот их встретил привратник, пожилой монах с добрым, морщинистым лицом. Узнав, что путники нуждаются в помощи, он тут же доложил игумену. Отец настоятель, старец высокого роста, с седой бородой и пронзительными, но милостивыми глазами, принял их радушно. Выслушав рассказ о нападении разбойников и о ранении купца Реброва, он тут же распорядился позвать отца Пимена и выделить гостям кельи для ночлега.

Отца Пимена, монастырского лекаря, пришлось ждать недолго. Это был еще не старый, но уже совершенно седой монах, с тихим голосом и очень умелыми, чуткими руками. Он внимательно осмотрел рану Реброва, промыл ее каким-то травяным отваром и наложил свежую повязку.
— Рана, слава Богу, не опасная, — сказал он. — Кость цела. Но покой нужен, и уход. Дня три-четыре придется вам здесь погостить, купец.

Степан Ребров облегченно вздохнул.
— Слава Богу и вам, отче. А за гостеприимство ваше… чем смогу, отблагодарю. Хоть и ограбили меня душегубы дочиста.

— Не о том речь, сын мой, — мягко остановил его игумен. — Обитель наша всегда рада помочь страждущим. Отдыхайте. А вы, молодые люди, — обратился он к Мите и Ивану Петровичу, — тоже располагайтесь. Утром поговорим.

Мите и Ивану Петровичу отвели небольшую, но чистую келью с двумя деревянными топчанами и маленьким окошком, выходившим во внутренний двор монастыря. Дуняшу поместили в странноприимном доме, под присмотром одной из послушниц.

Усталые после полного событий дня, Лошкаревы быстро уснули. Мите снились разбойники, погони, но почему-то среди всего этого мелькало лицо Дуняши с ее большими, тревожными глазами.

Иван Петрович, прежде чем заснуть, подумал о матери. Вот уж не думал он, что ее предостережения так скоро сбудутся. И пистолет этот дедовский… может, и впрямь не зря она его Митьке сунула. А еще он подумал, что, несмотря на все неприятности, сын его сегодня показал себя настоящим мужчиной – смелым, решительным и сострадательным. Эта мысль немного согрела его отцовское сердце.

Глава IV. Монастырские Тайны и Бабушкины Связи

Утро в монастыре началось рано, с ударов колокола, призывавшего братию на молитву. Митя и Иван Петрович, хоть и не привыкшие к такому раннему подъему, вышли во двор. Воздух был свеж и чист, пахло ладаном и свежескошенной травой. Монахи молчаливыми тенями скользили по своим делам. Царила атмосфера строгости и умиротворения.

После скромного монастырского завтрака – хлеб, квас и постная каша – их пригласили к отцу игумену. В его просторной, но аскетично обставленной келье уже находился Степан Ребров, выглядевший значительно лучше, чем накануне, и Дуняша, бледная, но спокойная.

— Ну что ж, гости дорогие, — начал игумен, когда все расселись на деревянных лавках. — Как почивали? Как здоровье ваше, купец?

— Слава Богу, отче, вашими молитвами да заботами отца Пимена, иду на поправку, — ответил Ребров. — Голова еще побаливает, но это пустяки. Вот только как дальше быть, ума не приложу. Товара нет, денег тоже… Как до Симбирска добираться, не знаю.

Иван Петрович, видя бедственное положение своего нового знакомого, решил помочь.
— Не горюйте, Степан Никифорович. Мы с сыном в Астрахань путь держим. Если желаете, можем вас с дочерью до Симбирска подвезти. Крюк небольшой, а нам не в тягость.

Ребров и Дуняша посмотрели на него с благодарностью.
— Да как же… удобно ли вам будет? — смущенно проговорил Ребров. — Мы ведь теперь как лишний груз для вашей… машины удивительной.

— Ничего, поместимся, — улыбнулся Митя. — Наш самоход хоть и не резиновый, но двоих пассажиров еще потянет.

— Вот и славно, — одобрил игумен. — Мир не без добрых людей. А что до разбойников этих, Ворона вашего… Это беда для всех нас. Не первый раз они нападают на купеческие суда. И не только грабят, но и людей губят. Местные власти пока ничего сделать не могут. Говорят, у него где-то здесь, в низовьях, логово неприступное.

— А где именно, никто не знает? — поинтересовался Митя. Ему не давала покоя мысль о дерзости разбойников и о том, что они остаются безнаказанными.

Игумен покачал головой.
— Места тут глухие. Затоны, острова, протоки… Лес стеной стоит. Да и людишки у него, видать, везде свои. Доносят обо всем. Но… — игумен на мгновение задумался, — есть у нас тут один старец, отшельник, отец Анатолий. Живет он в скиту, верстах в пяти отсюда, в лесной глуши. Он места эти знает, как свои пять пальцев. Может, он что и слышал. Человек он святой жизни, к нему и лесные жители, и птицы приходят. Может, и про разбойников ему что ведомо.

— А можно ли с ним повидаться, с отцом Анатолием? — загорелся Митя.

— Можно, — кивнул игумен. — Только путь к нему нелегок, тропами лесными. И не каждого он к себе подпускает. Но ради такого дела… Я дам вам провожатого, одного из наших послушников, он дорогу покажет.

Иван Петрович несколько настороженно отнесся к этой идее.
— А стоит ли, Митя? Наше дело – в Астрахань ехать, а не разбойников ловить. Это дело властей.

— Но ведь они ничего не делают, папенька! — возразил Митя. — А если мы сможем узнать что-то важное, то поможем и купцу Реброву, и другим людям. Да и просто интересно…

Игумен улыбнулся.
— Любознательность – не порок, если она направлена на доброе дело. Поезжайте, молодые люди. А вы, купец, отдыхайте пока. Дуняша за вами присмотрит.

Решено было, что Митя отправится к отшельнику, а Иван Петрович останется в монастыре, чтобы присмотреть за самоходом и раненым купцом. В провожатые Мите дали молодого послушника по имени Федот, молчаливого, но расторопного паренька.

Перед уходом Митя зашел в келью, где хранился его самоход. Он проверил механизмы, подтянул какие-то гайки. Машина стояла под навесом, остывшая и молчаливая, но готовая в любой момент снова ожить. Он похлопал ее по металлическому боку, словно живое существо.
— Подожди меня тут, дружище. Скоро поедем дальше.

Потом он вспомнил о бабушкином пистолете. Вытащил его, повертел в руках. Аграфена Тимофеевна… Интересно, что бы она сказала, узнай о его сегодняшнем предприятии? Наверное, одобрила бы. Она всегда ценила смелость и справедливость. И тут ему в голову пришла мысль. Бабушка ведь не просто так дала ему этот пистолет. Она что-то знала или предчувствовала. А еще у нее были… связи.

Да, Аграфена Тимофеевна, несмотря на свой почтенный возраст и кажущуюся отрешенность от мирских дел, обладала удивительной осведомленностью и имела знакомых в самых разных кругах. Ее покойный муж, Тимофей Лукич, был человеком деятельным, много ездил по России, торговал и пушниной, и лесом, и хлебом. И везде у него оставались друзья, должники, или просто люди, обязанные ему чем-то. Аграфена Тимофеевна, как верная спутница и мудрая советчица, многих из них знала лично. И эти связи она поддерживала и после смерти мужа, хоть и не афишировала этого.

Митя подумал: а что если кто-то из этих «бабушкиных связей» может оказаться полезным здесь, в этих краях? Он вспомнил, как однажды, будучи еще мальчишкой, слышал разговор бабушки с каким-то приезжим монахом, который оказался игуменом одного из поволжских монастырей. И бабушка тогда передала ему какое-то письмо и небольшой узелок, сказав, что это «для старого друга, который сейчас в нужде».

— Отец игумен, — обратился Митя к настоятелю, когда тот вышел проводить его до ворот. — Скажите, а вы случайно не знакомы с Аграфеной Тимофеевной Лошкаревой из Нижнего Новгорода? Моей бабушкой.

Игумен удивленно поднял брови.
— Аграфена Тимофеевна? Матушка Аграфена? Да как же не знать! Золотой души человек! Мы с ней знакомы давно, еще когда я служил в Нижегородской епархии. Она нашему монастырю много помогала, и советом, и пожертвованиями. А что, она твоя бабушка? Вот так встреча! Мир тесен, воистину.

Митя почувствовал, как у него отлегло от сердца.
— Да, моя. Она просила передать вам поклон, если доведется встретиться. И еще… она очень беспокоилась о нашем путешествии. Говорила, что на Волге неспокойно.

Игумен понимающе кивнул.
— Мудрая женщина ваша бабушка. И связи у нее, я знаю, немалые. Бывало, обращался я к ней с просьбами по делам монастырским, и всегда она находила способ помочь. Если что, Митенька, ты не стесняйся, обращайся. Чем сможем, поможем. И бабушке твоей поклон передай, когда вернешься. Скажи, что отец Филарет ее помнит и молится за нее.

Это неожиданное открытие придало Мите уверенности. Бабушка, оказывается, и здесь, за сотни верст от дома, смогла незримо ему помочь. Ее имя, ее репутация открывали двери и располагали к нему людей.

Вскоре Митя и послушник Федот вышли за монастырские ворота и углубились в лес. Тропинка, едва заметная, вилась между могучими соснами и елями. Воздух был густой, смолистый. Пели птицы, где-то вдалеке стучал дятел. Мирская суета осталась далеко позади. Митя шел, размышляя о словах игумена, о бабушкиных связях и о предстоящей встрече с таинственным отшельником. Он чувствовал, что это путешествие становится все более непредсказуемым и увлекательным. И бабушкин пистолет, заткнутый за пояс, уже не казался ему таким уж ненужным и архаичным предметом.

А в Нижнем Новгороде Аграфена Тимофеевна в этот самый час сидела у окна и перебирала старые письма. Одно из них было от отца Филарета, тогда еще простого иеромонаха, который просил ее помочь устроить в гимназию сына одного бедного священника. Она тогда помогла. И теперь, думая о своих путешественниках, она надеялась, что ее давние добрые дела хоть как-то отзовутся и помогут им в трудную минуту. Она достала из шкатулки маленькую иконку Казанской Божией Матери, ту самую, с которой ее венчали, и прижала к губам.
— Матушка Заступница, не оставь их своей милостью…

Глава V. Лесной Отшельник и Горькая Правда

Тропа к скиту отца Анатолия оказалась не из легких. Она то карабкалась на крутые холмы, то спускалась в сырые овраги, заросшие папоротником и крапивой. Послушник Федот шел впереди, легко перепрыгивая через поваленные деревья и ручьи, а Митя, городской житель, старался не отставать, хотя ноги его уже гудели от непривычной нагрузки.

Через два часа пути лес стал реже, и они вышли на небольшую поляну, посреди которой стояла бревенчатая избушка, больше похожая на часовенку. Рядом – маленький огородик с несколькими грядками, да колодец с журавлем. Это и был скит отца Анатолия.

Навстречу им вышел старец, такой древний, что казался ровесником окружавших его сосен. Длинная, совершенно белая борода ниспадала ему на грудь, лицо, изборожденное глубокими морщинами, было строгим, но не злым. Глаза, ясные и пронзительные, смотрели на пришельцев внимательно, будто видели их насквозь. Одет он был в простую холщовую рясу, подпоясанную веревкой.

— Мир вам, — сказал он тихим, но звучным голосом. — Зачем пожаловали в мою пустынь?

Федот низко поклонился.
— Благослови, отче Анатолие. Это Дмитрий, сын купеческий, из Нижнего. Отец игумен Филарет послал его к тебе за советом. Беда у них приключилась, разбойники на Волге их спутников ограбили.

Отец Анатолий перевел взгляд на Митю.
— Разбойники, говоришь? Ворона шайка, небось?

— Да, отче, они самые, — подтвердил Митя, тоже поклонившись. — Мы хотели бы узнать, если вам что ведомо, где их логово может быть. Чтобы властям сообщить, дабы прекратить их злодеяния.

Старец вздохнул.
— Злодеяния… Их на земле русской всегда хватало. А Ворон этот… да, знаю его. Видал издали. Человек отчаянный, и душа у него почернела от обид и несправедливости.

— Вы знаете, кто он? — с нетерпением спросил Митя.

Отец Анатолий медленно прошелся по поляне, подошел к старой сосне, погладил ее шершавую кору.
— Знаю. Бывший он офицер, Еремеем звали. Служил на Кавказе, храбро воевал, награды имел. А потом… несправедливость с ним случилась. Обвинили его в том, чего не совершал, чинов лишили, имение отобрали. Он правды искал, да не нашел. Озлобился, ушел в леса, собрал вокруг себя таких же обиженных да отчаянных. И стал мстить. Только мстит он не тем, кто его обидел, а всем подряд, кто под руку попадется. И от этого зло только множится.

Митя слушал, пораженный. История Ворона оказалась не такой простой, как он думал. Не просто жадный бандит, а человек со сломанной судьбой.
— Но ведь это не оправдание его поступкам! — воскликнул он. — Он грабит, убивает невинных людей!

— Не оправдание, сын мой, — согласился отшельник. — Грех всегда остается грехом. Но чтобы зло победить, надо понять его корни. А логово его… да, знаю я, где оно может быть. Есть тут ниже по Волге, верстах в двадцати, остров, Змеиным его кличут. Место глухое, топкое, со всех сторон протоками окружено. Там еще развалины старого скита раскольничьего имеются. Вот там, сказывают, он и обосновался. Только добраться туда нелегко, да и охрана у него, говорят, серьезная.

— Остров Змеиный… — повторил Митя. — Спасибо вам, отче. Эта информация очень важна.

— Важна-то важна, — старец посмотрел на Митю испытующе. — А что ты с ней делать будешь, с этой правдой? Власти скажешь? А уверены ли вы, что власти эти сами не повязаны с ним? Или что не спугнут его раньше времени, а потом все на вас же и свалят?

Митя задумался. Слова отшельника были горькой, но, возможно, правдивой оценкой ситуации.
— Я не знаю, отче. Но что-то делать надо. Нельзя же позволять им безнаказанно творить зло.

— Делать надо, — согласился отец Анатолий. — Только с умом и с молитвой. И помни, сын мой: сила не всегда в оружии. Иногда слово правды, сказанное вовремя, сильнее любого меча. А Ворон этот… он хоть и грешник великий, но искра Божия, может, и в нем еще не угасла. Может, и до него можно достучаться. Только кто это сделает?

Старец помолчал, потом добавил:
— Если решитесь на что-то, будьте осторожны. Люди у него отчаянные, терять им нечего. И еще… есть там у него, на острове, женщина. Рыжая, красивая, как ведьма. Говорят, она еще злее самого Ворона. Берегитесь ее.

Митя поблагодарил отца Анатолия за совет и за предупреждение. Старец благословил его и Федота на обратный путь.
— Идите с Богом. И помните: пути Господни неисповедимы. Иногда зло оборачивается добром, а беда – спасением.

Обратная дорога в монастырь показалась Мите короче. Он был поглощен своими мыслями. Рассказ отшельника о судьбе Ворона не выходил у него из головы. С одной стороны, он чувствовал еще большую решимость бороться с разбойниками, с другой – какое-то странное, почти сочувствие к их атаману. И слова старца о «женщине-ведьме» тоже встревожили его.

Вернувшись в монастырь, Митя тут же рассказал обо всем отцу и игумену. Иван Петрович, выслушав сына, нахмурился еще больше.
— Остров Змеиный… Да это же самое гиблое место на всей округе! Туда и днем-то не каждый сунется, а ночью – и подавно. Митя, я тебя прошу, не ввязывайся в это дело. Это слишком опасно.

— Но, папенька, мы же не можем просто так уехать, зная, где они! — возразил Митя. — А если они снова нападут на кого-нибудь?

Игумен Филарет тоже был обеспокоен.
— Отец Анатолий прав, место это дурное. И люди там отчаянные. Но и оставлять это без внимания нельзя. Я пошлю гонца к уездному исправнику, сообщу ему все, что мы узнали. Может, он соберет отряд и попытается их взять.

— А если исправник этот сам с ними заодно? — высказал Митя сомнение, вспомнив слова отшельника. — Или просто побоится связываться?

Игумен вздохнул.
— Возможно, и так. Времена нынче смутные. Но мы должны сделать то, что в наших силах. А дальше – как Бог даст.

В этот момент в келью вошел купец Ребров. Он уже был на ногах и выглядел гораздо бодрее.
— Я все слышал, — сказал он. — И я с вами, молодые люди. Если вы решите что-то предпринять, я готов помочь, чем смогу. Эти изверги лишили меня всего, и я не успокоюсь, пока они не получат по заслугам.

Дуняша, стоявшая за его спиной, робко добавила:
— И я… я тоже могу помочь. Я хорошо знаю травы, могу раны перевязывать. И… я не боюсь.

Митя посмотрел на Ребровых с уважением. Их решимость придала ему сил.
— Спасибо вам, — сказал он. — Но сначала надо все хорошо обдумать. И подготовиться.

Вечером того же дня, когда Митя сидел в своей келье и чистил бабушкин пистолет, к нему зашел игумен.
— Митя, — сказал он тихо, — я тут подумал… Исправнику я, конечно, сообщу. Но надежды на него мало. Если вы с отцом и купцом Ребровым все же решитесь сами что-то предпринять… я бы мог вам помочь. Не силой, конечно, монахам воевать не пристало. Но… у меня есть кое-какие связи в Царицыне. Там есть один отставной ротмистр, Семен Аркадьевич Куницын. Человек честный, храбрый и Ворона этого давно ищет – у него с ним свои счеты. Если вы доберетесь до Царицына и передадите ему от меня письмо, он, возможно, сможет организовать настоящую облаву на этих разбойников.

Игумен протянул Мите запечатанный конверт.
— Вот. Здесь все написано. И еще… Возьми это. — Он дал Мите небольшой мешочек с деньгами. — На дорогу и на непредвиденные расходы. Это от монастыря, в благодарность за то, что вы не остались равнодушны к чужой беде. И от бабушки твоей, Аграфены Тимофеевны, считай, тоже. Она бы одобрила.

Митя был тронут до глубины души.
— Спасибо, отче. Вы очень добры к нам.

— Добро должно быть с кулаками, сын мой, — улыбнулся игумен. — Особенно когда зло так наглеет. А теперь иди, отдыхай. Завтра вам предстоит трудный день.

Митя остался один. Он смотрел на письмо, на мешочек с деньгами, на пистолет, лежавший на столе. Путешествие, которое начиналось как увеселительная поездка и испытание нового изобретения, превращалось в опасное приключение. Но он не чувствовал страха. Наоборот, в нем росла какая-то странная уверенность, что все это не случайно. И что он, Митя Лошкарев, студент-недоучка и изобретатель-самоучка, должен сыграть в этой истории свою, возможно, самую важную роль.

Он подумал о бабушке. Как бы она поступила на его месте? Наверное, сначала бы все разузнала, потом бы все рассчитала, а потом бы действовала – решительно и неотвратимо. И обязательно бы помолилась. Митя вздохнул, перекрестился на маленький образок, который дал ему игумен, и лег спать. Завтра их ждал остров Змеиный. Или Царицын. Или и то, и другое. Волга-матушка, такая непредсказуемая…

Глава VI. План «Самоход» и Ночные Тени

Следующие два дня прошли в напряженном ожидании и подготовке. Игумен отправил гонца к исправнику, но ответа пока не было. Купец Ребров понемногу приходил в себя, рана его заживала, но слабость еще давала о себе знать. Дуняша ухаживала за отцом и помогала монахам на кухне и в огороде. Она старалась держаться бодро, но в ее глазах Митя часто замечал тревогу и затаенный страх.

Иван Петрович всячески отговаривал сына от рискованной затеи с островом Змеиным, предлагая немедленно ехать в Царицын и передать письмо ротмистру Куницыну.
— Это дело военных, Митя, а не наше, купеческое! — увещевал он. — Нам ли с разбойниками тягаться? У них и оружие, и опыт, а у нас что? Твой самоход да бабушкин пистолет?

— Но, папенька, — возражал Митя, — пока мы до Царицына доберемся, пока ротмистр этот соберет людей… Ворон может еще дел натворить! А если мы сможем хотя бы разведку провести, узнать их силы, их порядки… это уже будет большая помощь. К тому же, — Митя хитро улыбнулся, — у меня есть план.

План Мити был дерзким и основывался на его «пароконном самоходе». Он предложил под покровом ночи подобраться к острову Змеиному не по воде, а по суше, насколько это возможно, используя самоход как транспортное средство и одновременно как отвлекающий маневр.

— Смотрите, — объяснял он, разложив на земле нарисованную им карту местности (он успел расспросить местных рыбаков и охотников о подходах к острову). — Вот здесь, с северной стороны, к острову подходит узкая песчаная коса, почти скрытая камышами. Во время низкой воды по ней можно пройти, почти не замочив ног. Мы оставим самоход здесь, на берегу, под прикрытием леса. Я, вы, папенька, и Степан Никифорович, если он сможет, пойдем на разведку. А Дуняша…

— А я останусь с машиной, — неожиданно твердо сказала Дуняша. — Я смогу подать сигнал, если что. Например, если разбойники появятся с этой стороны. Или если вам понадобится срочно отходить. Я умею разводить костер, и у меня есть свисток, который мне отец подарил.

Митя с удивлением посмотрел на нее. В этой хрупкой на вид девушке скрывалась недюжинная смелость.
— Хорошо, — согласился он. — Только будь очень осторожна.

Иван Петрович все еще сомневался.
— А если они нас заметят? Если ловушка?

— Для этого и нужен самоход, — продолжал Митя. — Если нас обнаружат, мы можем запустить котел на полную мощность, создать много шума и дыма, отвлечь их внимание на себя, а сами тем временем… — тут Митя понизил голос, — попытаемся сделать то, ради чего пришли. Например, поджечь их лодки или склад с награбленным. Это их дезорганизует и ослабит.

План был рискованный, но в нем была своя логика. И главное – он давал надежду на активные действия, а не на пассивное ожидание. Степан Ребров, несмотря на слабость, горячо поддержал Митю. Жажда мести и желание вернуть хотя бы часть своего доброго имени пересиливали в нем физическую немощь.

Игумен Филарет, выслушав план, покачал головой, но отговаривать не стал.
— Дерзко, очень дерзко, — сказал он. — Но, может быть, именно на дерзость они и не рассчитывают. Я благословлю вас. И дам вам еще одного человека в помощь – Федота, нашего послушника. Он места эти знает, и парень он смелый, надежный.

Так и решили. Выступить назначили на следующую ночь, когда луна будет на ущербе и небо закроют тучи – по всем приметам, погода должна была испортиться, что было на руку смельчакам.

Весь день Митя и Иван Петрович готовили самоход. Загрузили побольше угля и дров, проверили все узлы и механизмы. Митя приладил к машине несколько факелов и просмоленную паклю – на случай, если понадобится что-то поджечь. Иван Петрович, ворча себе под нос о «безумных идеях молодости», тем не менее, деятельно помогал сыну, понимая, что отступать уже поздно.

Дуняша приготовила для них в дорогу сухарей, вяленого мяса и флягу с квасом. Она также собрала небольшой узелок с травами и бинтами – на всякий случай. В ее глазах уже не было прежней растерянности, только сосредоточенная решимость.

Вечером, перед самым выступлением, игумен Филарет отслужил в маленькой монастырской церкви молебен о путешествующих и о победе над врагами. Молились все вместе: Лошкаревы, Ребровы, Федот и несколько монахов. Атмосфера была торжественная и немного тревожная.

Когда совсем стемнело, и на монастырь опустилась густая южная ночь, маленькая экспедиция тронулась в путь. Самоход, на удивление тихо (Митя постарался смазать все скрипящие части), выкатился за монастырские ворота и двинулся по едва заметной лесной дороге, ведущей на юг, вдоль Волги. Федот шел впереди, указывая путь фонарем. Иван Петрович сидел рядом с Митей, крепко сжимая в руках свою дубину. Степан Ребров, закутанный в тулуп, устроился сзади, рядом с Дуняшей. Девушка держала наготове свисток и кремень с кресалом.

Ехали медленно, стараясь не шуметь. Лес вокруг был темен и загадочен. Где-то ухала сова, трещали цикады, да изредка доносился с реки плеск воды. Через час пути Федот остановился.
— Приехали, — шепотом сказал он. — Дальше дорога кончается. Остров Змеиный – вон там, за теми камышами. А коса – левее.

Митя заглушил машину. Они оказались на небольшой полянке, окруженной густым лесом. Впереди, сквозь редкие деревья, виднелась темная полоса воды и смутные очертания острова. Воздух был влажным, пахло тиной и рыбой.

— Ну, с Богом! — Митя проверил пистолет, заткнутый за пояс. — Папенька, Степан Никифорович, Федот – идемте. Дуняша, ты остаешься здесь. Если что – три коротких свистка. Мы услышим.

Дуняша кивнула, ее лицо в темноте казалось очень бледным.
— Будьте осторожны, — прошептала она.

Четверо мужчин бесшумно скрылись в прибрежных зарослях. Дуняша осталась одна, рядом с молчаливым и остывающим самоходом. Она прислушивалась к ночным шорохам, сердце ее колотилось от тревоги. Чтобы чем-то занять себя, она начала раскладывать небольшой костерок, готовя сухие ветки и трут.

Тем временем Митя и его спутники, ведомые Федотом, пробирались к песчаной косе. Идти было трудно – ноги вязли в илистом грунте, цеплялись за корни и коряги. Наконец, они вышли к воде. Коса, едва видная в темноте, уходила к острову, теряясь в зарослях камыша.

— Вот она, — шепнул Федот. — Идти надо осторожно, здесь могут быть дозоры.

Они ступили на косу. Под ногами хрустел мокрый песок. Впереди, на острове, не было видно ни одного огонька. Тишина казалась зловещей. Пройдя примерно половину пути, Митя, шедший первым, вдруг замер. Он услышал тихий плеск весел и приглушенные голоса. Из-за поворота протоки, огибавшей остров, показалась лодка. В ней сидело несколько человек. Это были разбойники.

Митя знаком приказал всем залечь в камыши. Лодка прошла совсем рядом, так близко, что можно было различить грубые лица гребцов и услышать их разговор.
— …атаман сказал, чтобы к утру все было готово. Купчишка какой-то богатый из Саратова идет, с красным товаром. Не упустить бы…
— Не упустим. Ворон зря приказов не дает.

Лодка скрылась за поворотом. Митя и его спутники переглянулись. Им повезло, что их не заметили. Но теперь стало ясно, что остров обитаем и хорошо охраняется.

— Что будем делать? — шепотом спросил Иван Петрович. — Может, вернемся?

— Нет, — твердо ответил Митя. — Раз уж мы здесь, надо хотя бы осмотреться. Федот, ты знаешь, где здесь развалины старого скита?

Федот кивнул.
— Знаю. Надо обойти остров с этой стороны, там есть тропинка.

Они осторожно двинулись дальше. Остров оказался больше, чем казался с берега. Он был покрыт густым лесом, перемежающимся с болотистыми низинами. Вскоре Федот вывел их к развалинам. Это были остатки каменных стен и полуобрушившаяся колокольня, поросшие мхом и плющом. Между развалинами виднелось несколько грубо сколоченных хижин и землянок. Из одной трубы вился дымок – значит, там кто-то был.

— Похоже, это и есть их логово, — прошептал Митя. — Надо подобраться поближе.

Они разделились. Митя и Федот пошли в одну сторону, Иван Петрович и Степан Ребров – в другую, договорившись встретиться через час у старой колокольни.

Митя и Федот, крадучись, как тени, пробирались между деревьями, стараясь держаться в тени. Вскоре они увидели несколько лодок, вытащенных на берег, и небольшой склад, сложенный из бревен. Рядом со складом ходил часовой с ружьем.

— Вот бы поджечь эти лодки, — шепнул Митя. — Это бы их сильно подкосило.

Но подобраться незамеченными к лодкам было почти невозможно. Часовой был начеку. Тогда Митя заметил, что от склада к одной из хижин, самой большой и, видимо, принадлежавшей атаману, ведет тропинка. А рядом с хижиной – стог сена.

— Федот, — Митя быстро изложил ему свой новый план. — Ты останешься здесь, будешь следить за часовым. А я попробую подобраться к сену и поджечь его. Это отвлечет их внимание, и мы сможем уйти. А если повезет, то и лодки повредим.

Федот кивнул. План был рискованный, но другого выхода Митя не видел. Он достал из кармана кремень, кресало и кусок трута, который ему дала Дуняша. Потом, зажав в зубах небольшой факел, сделанный из просмоленной пакли, он по-пластунски пополз к стогу сена.

Глава VII. Огонь, Погоня и Бабушкин Пистолет

Ползти по мокрой траве, стараясь не издать ни звука, было мучительно трудно. Каждый шорох, каждая хрустнувшая ветка отдавались в ушах Мити оглушительным треском. Сердце колотилось так, что, казалось, его слышно за версту. Но он упрямо двигался вперед, к своей цели.

Наконец, он добрался до стога сена. Он был огромный, сухой – идеальный материал для пожара. Митя осторожно высек искру, поджег трут, от него – маленький факел. Пламя нетерпеливо заплясало, освещая его напряженное лицо. Еще мгновение – и он сунет факел в сено…

В этот момент из-за угла атаманской хижины вышла женщина. Та самая, рыжая, о которой говорил отшельник. Она была высока, стройна, одета в мужскую рубаху и шаровары, заправленные в сапоги. На поясе у нее висел кинжал. Длинные огненно-рыжие волосы были заплетены в тугую косу. Она увидела Митю, и ее зеленые, как у кошки, глаза вспыхнули яростным огнем.

— Ах ты, щенок! — прошипела она и с невероятной быстротой выхватила кинжал.

Митя не успел даже вскрикнуть. Он инстинктивно отпрянул, но женщина была слишком проворна. Кинжал блеснул в лунном свете (тучи на мгновение разошлись) и полоснул его по руке. Боль обожгла Митю, факел выпал из его ослабевших пальцев и покатился к сену.

Женщина замахнулась для второго удара, но тут из темноты выскочил Федот и с разбегу ударил ее по руке тяжелой палкой. Кинжал со звоном отлетел в сторону. Женщина взвыла от боли и ярости, но не растерялась. Она была сильна, как дикая кошка. Одним движением она отбросила Федота и бросилась на Митю, пытаясь схватить его за горло.

В это время факел, докатившись до сена, сделал свое дело. Сухая трава мгновенно вспыхнула, и уже через несколько секунд весь стог был объят пламенем. Яркий свет озарил поляну, и тут же со всех сторон раздались крики, топот ног. Разбойники проснулись.

— Пожар! Пожар! — кричали они. — Держи их!

Митя, воспользовавшись замешательством, оттолкнул рыжую бестию и бросился бежать. Федот – за ним. Они мчались к старой колокольне, где их должны были ждать Иван Петрович и Степан Ребров.

Атаманша, оправившись, подняла свой кинжал и с диким воплем кинулась в погоню. За ней – несколько дюжих разбойников с топорами и дубинами.

Иван Петрович и Степан Ребров, услышав шум и увидев пламя, поняли, что дело плохо. Они уже бежали навстречу Мите и Федоту.
— Скорее! Сюда! — крикнул Иван Петрович.

Они встретились у колокольни.
— Что случилось? — задыхаясь, спросил Ребров.
— Нас заметили! — ответил Митя, зажимая раненую руку. — Надо уходить, пока не окружили!

Но было уже поздно. Разбойники, ведомые рыжей атаманшей, настигали их. Путь к косе был отрезан.
— В колокольню! — крикнул Митя. — Там отобьемся!

Они вбежали внутрь полуразрушенной колокольни. Каменные стены были толстые, окна – узкие, как бойницы. Внутри было темно и пахло сыростью.
— Забаррикадировать вход! — распорядился Иван Петрович.

Они навалили к ветхой двери какие-то камни и бревна, валявшиеся внутри. Но это была лишь временная преграда. Разбойники уже ломились снаружи, нанося удары топорами.

— Ну что, попались, голубчики? — раздался снаружи злорадный голос рыжей. — Сейчас мы вас отсюда выкурим, как лис из норы!

Митя выглянул в узкое окно. Поляна перед колокольней была заполнена разбойниками. Человек пятнадцать, не меньше. И все вооружены. Положение казалось безвыходным.

Иван Петрович тяжело дышал, привалившись к стене. Степан Ребров, бледный, но решительный, сжимал в руках ржавый тесак, который нашел в развалинах. Федот молча перекрестился.

И тут Митя вспомнил о бабушкином пистолете. Он выхватил его из-за пояса. Рука, хоть и раненая, еще слушалась его. Он взвел курок.
— Папенька, отойдите от двери! — крикнул он.

Он прицелился в щель, образовавшуюся от ударов топора, и нажал на спуск. Грянул выстрел. Громкий, оглушительный в замкнутом пространстве колокольни. Снаружи раздался вопль боли и ругань. Митя попал.

Разбойники на мгновение отхлынули от двери.
— Ах ты, гаденыш! — взревела атаманша. — Еще и стреляешь! Ну, погоди, я тебе…

Но тут произошло нечто неожиданное. Со стороны реки, оттуда, где они оставили самоход, раздались три коротких, пронзительных свистка. Это был сигнал Дуняши! А вслед за свистками – какой-то странный шум, шипение, грохот, и вдруг – яркая вспышка огня, озарившая весь остров.

Разбойники замерли, не понимая, что происходит. Даже рыжая атаманша растерянно обернулась в сторону реки.
А шум и грохот нарастали. Казалось, что какое-то чудовище, дышащее огнем и паром, несется прямо на них.

— Что это? Дьявол? — прошептал один из разбойников, крестясь.

Митя понял. Это Дуняша! Она запустила самоход! И, видимо, сделала это так, как он ей показывал – на полной мощности, да еще и подожгла факелы, привязанные к машине. Самоход, весь в огне и дыму, с ревом и скрежетом, вылетел из леса и понесся прямо на поляну, к колокольне. Зрелище было настолько устрашающим, что даже самые отчаянные головорезы дрогнули.

— Нечистая сила! — завопил кто-то, и разбойники, бросая оружие, кинулись врассыпную, кто куда. Некоторые пытались спрятаться в хижинах, другие – бежать к лодкам.

Рыжая атаманша на мгновение опешила, но потом, видя, что ее войско разбегается, пришла в ярость.
— Стоять, трусы! Это просто машина! — крикнула она, но ее уже никто не слушал.

Самоход, управляемый отважной Дуняшей (она сидела за рычагами, вцепившись в них мертвой хваткой, лицо ее было черным от копоти, но глаза горели решимостью), пронесся по поляне, сметая все на своем пути, и остановился у самой колокольни, выпустив огромное облако пара.

— Митя! Папенька! Скорее! — крикнула Дуняша, перекрикивая шум котла.

Митя и его спутники, воспользовавшись паникой среди разбойников, отвалили бревна от двери и выскочили из колокольни. Они быстро забрались в самоход.
— Молодец, Дуняша! Ты нас спасла! — Митя обнял девушку.
— Уезжаем! Быстрее! — торопил Иван Петрович.

Митя взялся за рычаги. Самоход, развернувшись, помчался обратно к косе. Несколько разбойников, пришедших в себя, пытались стрелять им вслед, но пули летели мимо.

Рыжая атаманша стояла посреди поляны, провожая их ненавидящим взглядом. Рядом с ней появился высокий мужчина с черной бородой и мрачным лицом. Это был Ворон. Он опоздал. Его логово было разгромлено, его люди – деморализованы.
— Найти их! — прорычал он. — И привести ко мне! Живыми или мертвыми!

Но преследовать беглецов было уже поздно. Самоход быстро достиг косы, перебрался на другой берег и скрылся в лесу.

Они ехали несколько часов без остановки, пока не оказались далеко от острова Змеиного. Только тогда Митя позволил себе немного расслабиться. Он остановил машину на лесной поляне, чтобы перевести дух и перевязать рану. Дуняша умело обработала ее каким-то травяным отваром, который прихватила с собой. Боль немного утихла.

Иван Петрович, отдышавшись, подошел к сыну.
— Ну, Митька… я и не знал, что у меня такой отчаянный сын. И пистолет твой… то есть, бабушкин… пригодился. А Дуняша… Дуняша – просто героиня! Если бы не она, не знаю, чем бы все это кончилось.

Степан Ребров горячо пожимал руку Дуняше, слезы стояли у него на глазах.
— Доченька моя… ты у меня самая смелая!

Федот, молчаливый, как всегда, только улыбался, глядя на своих спутников. Он был рад, что все обошлось.

Митя посмотрел на Дуняшу. Ее лицо было все еще в саже, платье порвано, но глаза сияли. Он вдруг почувствовал к ней нечто большее, чем просто благодарность. Это было восхищение, уважение и… что-то еще, чему он пока не мог дать названия.
— Спасибо тебе, Дуняша, — сказал он тихо. — Ты настоящий друг.

Дуняша покраснела и опустила глаза.
— Я просто сделала то, что должна была, — прошептала она.

Они решили не возвращаться в монастырь, чтобы не подвергать его опасности, а сразу ехать в Царицын, к ротмистру Куницыну. Путь предстоял неблизкий, но теперь у них была надежда, что справедливость восторжествует. И что Ворон и его шайка получат по заслугам.

А в Нижнем Новгороде Аграфена Тимофеевна в эту ночь снова видела сон. На этот раз он был не страшный, а какой-то светлый, радостный. Ей снилось, что Митя и Иван Петрович едут по широкой, залитой солнцем дороге, а рядом с ними – красивая девушка с рыжими волосами… нет, не с рыжими, а со светло-русыми, как у Мити. И все они смеются. Аграфена Тимофеевна проснулась с улыбкой.
— Кажется, все будет хорошо, — сказала она сама себе. — Кажется, мои молитвы услышаны.

Глава VIII. Царицынские Встречи и Неожиданный Союзник

Дорога до Царицына заняла еще три дня. Путешествовали теперь с большей осторожностью, объезжая большие селения и стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. Самоход, хоть и пострадал немного во время ночной вылазки (несколько вмятин на корпусе да прожженная искрами обивка сидений), вел себя исправно. Митя латал его на ходу, подкручивал гайки, смазывал детали. Дуняша помогала ему, чем могла, подавая инструменты или просто поддерживая разговор.

Они много говорили в эти дни. Митя рассказывал о своей учебе в Петербурге, о своих изобретениях, о мечтах построить еще более совершенные машины. Дуняша – о своей жизни в Симбирске, о матери, умершей несколько лет назад, об отце, которого она очень любила и уважала. Они находили все больше общего друг в друге, и их взаимная симпатия росла с каждым днем.

Иван Петрович и Степан Ребров тоже сблизились. Их объединяла общая беда и общая надежда на справедливость. Они часто вспоминали события на острове Змеином, хвалили смелость Мити и Дуняши, и строили планы на будущее. Ребров мечтал вернуться в Симбирск, восстановить свое дело и наказать обидчиков. Иван Петрович думал о том, как бы поскорее закончить свои дела в Астрахани и вернуться домой, к матери. И еще он все чаще поглядывал на Митю и Дуняшу, и на его лице появлялась хитрая улыбка. Кажется, он был не прочь породниться с купцом Ребровым.

Федот, верный своему обету молчания, больше слушал, чем говорил, но его присутствие было незаметным и в то же время очень важным. Он помогал по хозяйству, следил за дорогой, и его спокойствие и невозмутимость действовали на всех успокаивающе.

Наконец, на четвертый день пути, они увидели на горизонте купола церквей и трубы заводов. Это был Царицын. Город встретил их шумом, суетой, пылью и многолюдьем. Привыкшие за последние дни к тишине лесов и полей, путники поначалу даже растерялись.

Остановились они на постоялом дворе на окраине города. Митя первым делом отправился на поиски ротмистра Куницына. Адрес, указанный в письме игумена, он нашел довольно быстро. Это был небольшой, но крепкий дом в тихом переулке, недалеко от Волги.

Дверь ему открыл пожилой денщик с георгиевским крестом на груди. Узнав, что Митя от отца Филарета, он тут же провел его в кабинет хозяина.

Ротмистр Семен Аркадьевич Куницын оказался человеком лет пятидесяти, высоким, подтянутым, с седыми усами и пронзительными, умными глазами. На нем был простой домашний сюртук, но военная выправка чувствовалась в каждом его движении. Он внимательно прочитал письмо игумена, потом пристально посмотрел на Митю.

— Так это вы тот самый молодой человек, который на паровой машине по Волге разъезжает и разбойникам спуску не дает? — спросил он с усмешкой. — Наслышан, наслышан. Слухами земля полнится. Отец Филарет пишет, что вы побывали на острове Змеином и видели логово Ворона. Рассказывайте.

Митя подробно изложил все, что с ними приключилось, не утаивая ни своих ошибок, ни смелости своих спутников, особенно Дуняши. Ротмистр слушал внимательно, не перебивая, только иногда кивал или хмурил брови.

Когда Митя закончил, Куницын некоторое время молчал, постукивая пальцами по столу.
— Да, задали вы им перцу, — сказал он наконец. — Ворон, говорят, в ярости. Он такого не прощает. Но и вы молодцы. Особенно девица ваша… с самоходом. Это ж надо было додуматься!

— Мы надеялись, что вы поможете нам окончательно покончить с этой шайкой, — сказал Митя. — У вас есть люди, оружие…

Ротмистр вздохнул.
— Люди-то есть, да не так много, как хотелось бы. А оружие… казенное, сами знаете, не всегда надежное. К тому же, Ворон этот – не простой разбойник. Он умен, хитер, и связи у него, похоже, есть и в городе. Несколько раз я пытался его поймать, да все безуспешно. Как будто кто-то его предупреждает.

— Отец Анатолий, отшельник, тоже так говорил, — вставил Митя.

— Отец Анатолий… — Куницын усмехнулся. — Мудрый старец. Я его знаю. Он редко ошибается. Но в этот раз, — ротмистр понизил голос, — у нас есть шанс. Дело в том, что Ворон, после вашей вылазки, вынужден был сменить логово. И, по моим сведениям, он перебрался на старые соляные склады, что за городом, на берегу Ахтубы. Место глухое, заброшенное. И охрану он там усилил. Но… у меня там есть свой человек. Один из его шайки, который готов его предать. За определенную плату, конечно.

Митя слушал, затаив дыхание.
— И что же он предлагает?

— Он предлагает провести нас на склады ночью, через тайный ход, о котором Ворон не знает. И застать их врасплох. Но для этого мне нужны смелые и надежные люди. Моих солдат не хватит. А вы… вы уже показали, на что способны. Готовы ли вы рискнуть еще раз?

Митя не колебался ни секунды.
— Готов. И мои спутники, я уверен, тоже.

— Хорошо, — Куницын хлопнул ладонью по столу. — Тогда слушайте мой план.

План ротмистра был прост и дерзок. Под покровом ночи его отряд, усиленный Митей и его товарищами, должен был проникнуть на соляные склады, обезвредить охрану и захватить Ворона и его ближайших сподвижников. Главная роль отводилась внезапности и быстроте.

— А что с рыжей атаманшей? — спросил Митя, вспомнив ее яростное лицо. — Она, говорят, очень опасна.

— Марго… — Куницын скривился, как от зубной боли. — Да, эта бестия похуже самого Ворона будет. Она его правая рука и, говорят, любовница. С ней придется повозиться. Но у меня на нее свой зуб. Она когда-то… — ротмистр не договорил, махнул рукой. — Неважно. Главное – взять их всех.

Вечером того же дня Митя привел на встречу с Куницыным Ивана Петровича и Степана Реброва. Федота они решили оставить на постоялом дворе, чтобы присматривал за Дуняшей и самоходом. Ротмистр внимательно осмотрел купцов. Иван Петрович, с его кряжистой фигурой и решительным взглядом, ему понравился. Степан Ребров, хоть и ослабевший после ранения, горел жаждой мести, и это тоже было неплохо.

— Ну что ж, господа купцы, — сказал Куницын. — Вижу, люди вы бывалые. Надеюсь, не подведете. Выступаем сегодня в полночь. Оружие у вас есть?

Иван Петрович показал свою дубину. Степан Ребров – тесак. Митя – бабушкин пистолет, который он успел перезарядить.
Ротмистр усмехнулся.
— Негусто. Ну, ничего. У меня найдется кое-что получше.

Он открыл большой сундук, стоявший в углу, и вынул оттуда несколько драгунских сабель, пару кавалерийских карабинов и несколько револьверов.
— Выбирайте, кому что по руке. Только стрелять умеете?

Митя и Иван Петрович заверили, что немного умеют. Степан Ребров сказал, что в молодости охотился, так что с карабином управится.

Когда оружие было разобрано, Куницын еще раз повторил план.
— Главное – действовать быстро и слаженно. Никакой самодеятельности. Слушать мои команды. И помните: Ворон и его люди – отчаянные головорезы. Они будут драться до последнего. Так что будьте готовы ко всему.

В полночь небольшой отряд, состоявший из ротмистра Куницына, десятка его солдат и троих «добровольцев»-купцов, незаметно покинул город и двинулся к старым соляным складам. Ночь была темная, безлунная. Ветер доносил с Волги запах рыбы и сырости.

Митя шел рядом с ротмистром, сжимая в руке тяжелый револьвер. Он чувствовал, как нарастает напряжение. Это было уже не просто приключение, а настоящая битва. Битва за справедливость, за спокойствие на Волге, за свою честь и за честь своих друзей. И он был готов к этой битве.

Он думал о Дуняше, оставшейся на постоялом дворе. Она просила его быть осторожным. И он обещал ей вернуться. Это обещание придавало ему сил. А еще он думал о бабушке. Что бы она сказала сейчас? Наверное, перекрестила бы его и сказала: «С Богом, внучек! Не посрами фамилию Лошкаревых!» И он не посрамит.

Глава IX. Штурм Соляных Складов и Поединок с Вороном

Старые соляные склады представляли собой целый комплекс полуразрушенных деревянных строений, обнесенных высоким забором с колючей проволокой поверху. Место было мрачное и пустынное. Лишь в нескольких окнах тускло мерцал свет, да изредка доносились приглушенные голоса и лай собак.

Отряд Куницына остановился в роще, неподалеку от складов. Здесь их уже ждал «свой человек» – худой, сутулый мужичок с бегающими глазками, одетый в рваный армяк. Звали его Тимоха Проныра, и он действительно оправдывал свою кличку.

— Все готово, ваше благородие, — прошептал он Куницыну, подобострастно кланяясь. — Ворон со своими лучшими людьми в главной конторе пьянствует. Охрана на воротах да еще пара дозоров по периметру. А тайный ход – вот он, за тем сараем. Прямо в подвал конторы ведет.

— Собак много? — спросил Куницын.
— Две. Злые, как черти. Но я им мясца с сонным порошком подкинул. Сейчас дрыхнут без задних ног.

— Молодец, Тимоха, — Куницын хлопнул его по плечу. — Не забуду твоей услуги. А теперь веди.

Тимоха Проныра провел их к ветхому сараю на краю территории складов. Отодвинув несколько досок в стене, он указал на темный лаз.
— Сюда, ваше благородие. Только осторожно, там ступеньки гнилые.

Куницын первым полез в лаз, за ним – солдаты, потом Митя с отцом и Ребровым. Внутри было темно, сыро и пахло плесенью. Они оказались в узком подвале, заваленном всяким хламом. В дальнем конце виднелась ветхая лестница, ведущая наверх.

— Это под главной конторой, — шепнул Тимоха. — Сейчас они там гуляют. Самое время.

Куницын разделил свой отряд на две группы. Одна, под его командованием, должна была подняться по лестнице и атаковать контору. Вторая, во главе с опытным унтер-офицером, должна была обойти склады снаружи и нейтрализовать дозоры и охрану у ворот. Митя, Иван Петрович и Степан Ребров остались с Куницыным.

— Помните, — сказал ротмистр перед атакой, — Ворона и Марго брать живыми, если получится. Остальных – по обстоятельствам. И главное – не шуметь до времени.

Они бесшумно поднялись по скрипучей лестнице и оказались в темном коридоре. Из-за двери в конце коридора доносились громкие голоса, смех, звон стаканов и разухабистая песня под гармонь.
— Пора, — Куницын выхватил саблю. — С Богом!

Он ногой распахнул дверь, и его отряд ворвался в комнату.
Картина, предсталшая перед ними, была типичной для разбойничьей гулянки. За большим столом, заставленным бутылками и остатками еды, сидело человек десять здоровенных мужиков, вооруженных до зубов. Во главе стола – сам Ворон, мрачный и бородатый, а рядом с ним – рыжая Марго, еще более красивая и опасная в своем вызывающем наряде.

Появление вооруженных людей было для разбойников полной неожиданностью. На мгновение они замерли, разинув рты. Но только на мгновение.
— Тревога! — первым опомнился Ворон, выхватывая из-за пояса два пистолета. — К оружию!

Завязалась отчаянная схватка. Комната наполнилась криками, звоном стали, грохотом выстрелов. Разбойники дрались яростно, как загнанные звери. Но солдаты Куницына действовали слаженно и умело.

Митя, оказавшись в самой гуще боя, сначала немного растерялся, но потом, видя, как рядом с ним отважно сражается отец, размахивая своей дубиной, и Степан Ребров, паля из карабина, он тоже пришел в себя. Он выстрелил из револьвера в одного из бандитов, бросившегося на Куницына с ножом, и тот упал, как подкошенный.

Иван Петрович, несмотря на свои годы, дрался как лев. Его дубина то и дело опускалась на головы и плечи разбойников, выводя их из строя. Степан Ребров, хоть и не такой сильный, метко стрелял, не давая врагам приблизиться.

Ворон, отстреливаясь из пистолетов, отступал к окну, пытаясь прорваться. Марго, с кинжалом в руке, прикрывала его, отбиваясь от нападавших с ловкостью и яростью дикой кошки. Она ранила одного из солдат, но тут же получила удар прикладом по голове от Куницына и на мгновение потеряла сознание.

— Взять ее! — крикнул ротмистр, и двое солдат скрутили рыжую атаманшу.

Ворон, видя, что его подруга схвачена, а большинство его людей перебиты или ранены, понял, что дело проиграно. Он разбил окно и выпрыгнул на улицу, надеясь скрыться в темноте.
— Не уйдешь! — Куницын бросился за ним.

Митя, увидев это, тоже выскочил в окно. Он не мог допустить, чтобы Ворон ушел. Слишком много зла он причинил.

Началась погоня. Ворон бежал быстро, несмотря на свою грузную фигуру. Он хорошо знал территорию складов и пытался запутать преследователей в лабиринте строений. Но Куницын и Митя не отставали.

Наконец, Ворон выбежал на открытое пространство у самого берега Ахтубы. Здесь его путь был отрезан. С одной стороны – река, с другой – его преследователи. Он остановился, тяжело дыша, и обернулся. В руке у него была сабля, которую он успел подобрать где-то по дороге.

— Ну что, ротмистр, догнал? — прохрипел он, глядя на Куницына с ненавистью. — Думаешь, так просто меня взять?

— Твоя песня спета, Еремей, — ответил Куницын, тоже обнажая саблю. — Сдавайся. Может, сохранишь жизнь.

— Жизнь? — Ворон усмехнулся. — А зачем она мне теперь? Ты отнял у меня все: честь, имя, свободу. Теперь хочешь отнять и жизнь? Дешево не отдам!

Он бросился на Куницына, взмахнув саблей. Ротмистр умело отбил удар. Начался поединок. Два опытных бойца, два заклятых врага сошлись в смертельной схватке. Их сабли со звоном скрещивались в темноте, высекая искры.

Митя стоял чуть поодаль, сжимая револьвер. Он не решался стрелять, боясь попасть в ротмистра. Он видел, что Куницын старше и уже устал от погони и боя, а Ворон, наоборот, дерется с отчаянием обреченного, и силы его словно удваиваются.

В какой-то момент Ворону удалось ранить Куницына в плечо. Ротмистр пошатнулся, но устоял. Ворон уже занес саблю для решающего удара, но тут Митя, не выдержав, выстрелил. Он целился в ногу, чтобы только остановить разбойника, но в темноте промахнулся. Пуля попала Ворону в бок.

Атаман охнул, выронил саблю и схватился за рану. Он посмотрел на Митю с удивлением и какой-то странной тоской.
— И ты… мальчишка… — прошептал он и медленно осел на землю.

Куницын, тяжело дыша, подошел к нему.
— Вот и все, Еремей, — сказал он. — Конец твоим злодеяниям.

Ворон ничего не ответил. Он лежал на земле, глядя в темное небо. Из раны его текла кровь. В его глазах угасала жизнь.

В это время к ним подбежали солдаты с Иваном Петровичем и Степаном Ребровым. Бой в конторе был закончен. Большинство разбойников были убиты или ранены, остальные сдались. Марго, связанная, сидела на земле и метала молнии из своих зеленых глаз.

Иван Петрович подбежал к Мите, обнял его.
— Сынок! Живой! Слава Богу! А я уж думал…

Степан Ребров подошел к поверженному Ворону. Он долго смотрел на него, потом плюнул на землю.
— Получил по заслугам, душегуб.

Куницын распорядился перевязать раненых, собрать пленных и оружие. Тимоху Проныру, который все это время прятался где-то в кустах, он наградил несколькими золотыми монетами и отпустил на все четыре стороны.
— И чтобы я тебя больше здесь не видел, — сказал он ему на прощанье.

Когда начало светать, отряд Куницына вернулся в Царицын. Пленных разбойников поместили в городскую тюрьму. Раненых, включая Ворона (он был еще жив, но без сознания) и самого Куницына, отправили в лазарет.

Митя, Иван Петрович и Степан Ребров, усталые, но довольные, вернулись на постоялый двор. Их уже ждала Дуняша, которая всю ночь не сомкнула глаз от тревоги. Увидев их живыми и невредимыми (не считая царапин и синяков), она бросилась им на шею, плача от радости.

— Все кончено, Дуняша, — сказал Митя, обнимая ее. — Ворон и его шайка больше никому не причинят зла.

Они рассказали ей и Федоту о ночном штурме, о поединке с Вороном, о смелости ротмистра Куницына. Дуняша слушала, затаив дыхание, и глаза ее сияли от гордости за своих спасителей.

В этот день в Царицыне был праздник. Жители города, узнав о разгроме шайки Ворона, высыпали на улицы, чтобы приветствовать героев. Ротмистра Куницына и его солдат чествовали как освободителей. Не забыли и «отважных купцов из Нижнего», которые помогли им в этом нелегком деле.

Митя Лошкарев, вчерашний студент-изобретатель, сегодня чувствовал себя настоящим героем. Он не только испытал свой пароконный самоход, но и помог избавить Волгу от жестокой банды, спас людей, обрел новых друзей и, возможно, нашел свою любовь.

Он посмотрел на Дуняшу, которая с улыбкой что-то рассказывала его отцу. Да, это путешествие изменило его жизнь. И он был благодарен судьбе за все эти испытания. И, конечно, бабушке Аграфене Тимофеевне, которая так мудро снарядила его в дорогу, дав не только пирожки и благословение, но и старый казацкий пистолет, который в решающий момент сыграл свою роль. И еще – свою незримую поддержку и связи, которые оказались так важны.

Глава X. Возвращение и Новые Горизонты

Через несколько дней, когда улеглись страсти и раненые пошли на поправку, Лошкаревы и Ребровы стали собираться в дальнейший путь. Ротмистр Куницын, чья рана оказалась не слишком серьезной, лично пришел проводить их.
— Спасибо вам, друзья, за помощь, — сказал он, крепко пожимая руки Мите и Ивану Петровичу. — Без вас мы бы не справились. Волга теперь будет спокойнее. А Ворон… он получил по заслугам. Суд над ним и его подручными будет скорым и справедливым.

— А что с Марго? — спросила Дуняша, которая за эти дни успела подружиться с суровым ротмистром.

Куницын помрачнел.
— Марго… ее ждет Сибирь, я думаю. Или каторга. Она слишком много зла натворила, чтобы рассчитывать на снисхождение. Хотя, — он усмехнулся, — характер у нее железный. Может, и там не пропадет.

Прощание было теплым. Куницын обещал приехать в Нижний Новгород, если доведется, и навестить своих новых друзей. Митя, в свою очередь, пообещал прислать ему чертежи своего самохода – ротмистр неожиданно заинтересовался этой «адской машиной» и даже высказал мысль, что такие повозки могли бы пригодиться в армии для быстрой переброски войск или для разведки.

Пароконный самоход, подлатанный и снова готовый к путешествию, тронулся в путь. Теперь их маршрут лежал на север, вверх по Волге. Сначала – в Симбирск, чтобы доставить домой Ребровых, а потом – в Нижний, к Аграфене Тимофеевне, которая, наверное, уже заждалась своих непутевых мужчин.

Путешествие вверх по течению было не таким быстрым, как вниз, но зато более спокойным. Опасности миновали, и можно было наслаждаться красотой волжских берегов, которые с каждым днем становились все роднее и ближе.

В Симбирске их ждала радостная встреча с родственниками и друзьями Степана Реброва. Весть о его чудесном спасении и о разгроме шайки Ворона уже дошла до города, и героев встречали с почетом и благодарностью. Ребров, вновь обретя свой дом и близких, был счастлив. Он долго благодарил Лошкаревых за все, что они для него сделали, и обещал приехать в Нижний с ответным визитом.

Расставание с Дуняшей было для Мити нелегким. За время их совместных приключений он сильно привязался к этой смелой и доброй девушке. И она, кажется, отвечала ему взаимностью. Прощаясь, они долго смотрели друг другу в глаза, не находя слов.
— Я буду ждать тебя, Митя, — наконец прошептала Дуняша, и в глазах ее блеснули слезы. — Приезжай.
— Обязательно приеду, — твердо ответил Митя, и в его голосе звучала не только нежность, но и решимость.

Иван Петрович, наблюдавший эту сцену, только одобрительно крякнул. Кажется, его план породниться с Ребровыми начинал обретать реальные черты.

И вот, наконец, пароконный самоход, проделав долгий путь, въехал на знакомые улицы Нижнего Новгорода. Была середина сентября, бабье лето в самом разгаре. Город утопал в золоте осенних листьев, а Волга, спокойная и величавая, несла свои воды к далекому морю.

Аграфена Тимофеевна ждала их на крыльце своего дома на Ильинской. Она ничуть не изменилась за это время – все такая же строгая, подтянутая, с ясными, всевидящими глазами. Но когда она увидела своего сына и внука, живых и невредимых, на ее лице появилась редкая, но оттого еще более драгоценная улыбка.
— Вернулись, соколики, — сказала она, обнимая их. — А я уж думала, не дождусь. Ну, рассказывайте, как путешествовали, что видели.

И они рассказывали. Долго, подробно, не утая ничего – ни о разбойниках, ни о погонях, ни о смелой Дуняше, ни о мудром игумене Филарете, ни о храбром ротмистре Куницыне. Аграфена Тимофеевна слушала внимательно, не перебивая, только иногда качала головой или одобрительно кивала.

Когда Митя рассказал о бабушкином пистолете и о том, как он пригодился в трудную минуту, она усмехнулась.
— Говорила же я, что лучше иметь и не нуждаться. Дедовская вещь, надежная. А что до связей моих… да, были когда-то. Добрые дела, они как семена – когда-нибудь да прорастут. Рада, что и вам они помогли.

Потом она посмотрела на Митю особенно внимательно.
— А что за Дуняша такая, о которой ты так много рассказываешь? Уж не невесту ли ты себе там присмотрел, внучек?

Митя покраснел, как маков цвет.
— Ну, бабушка… она просто… очень хорошая девушка. Смелая, добрая…

Аграфена Тимофеевна улыбнулась еще шире.
— Хорошая – это хорошо. А смелая и добрая – еще лучше. Зови ее к нам в гости, на Покров. Пироги с брусникой как раз поспеют. Посмотрим, что за птичка.

Жизнь в доме Лошкаревых постепенно вошла в свою привычную колею. Иван Петрович занялся своими купеческими делами, которые за время его отсутствия несколько подзапустились. Митя, вдохновленный успехом своего первого большого путешествия, с новыми силами принялся за усовершенствование своего пароконного самохода. Он уже обдумывал конструкцию новой, более мощной и комфортабельной машины, которая могла бы перевозить не только пассажиров, но и грузы. И еще он часто писал письма в Симбирск, Дуняше. И получал от нее такие же частые и теплые ответы.

Аграфена Тимофеевна, как и прежде, вела хозяйство, пекла пироги, ходила в церковь и давала мудрые советы своим мужчинам. Она видела, как изменился ее внук за это лето – повзрослел, возмужал, стал серьезнее и ответственнее. И это радовало ее старое сердце. Она знала, что из него выйдет толк. И что он продолжит дело Лошкаревых, купеческого рода, известного на всю Волгу своей честностью, предприимчивостью и широкой душой.

На Покров, как и обещала Аграфена Тимофеевна, в доме Лошкаревых были гости. Приехал Степан Ребров со своей дочерью Дуняшей. Встреча была радостной и шумной. Дуняша, немного смущаясь, преподнесла Аграфене Тимофеевне вышитый ею платок, а Ивану Петровичу – кисет с собственноручно выращенным табаком. Аграфена Тимофеевна внимательно рассмотрела девушку, поговорила с ней о том, о сем, и осталась очень довольна.
— Хорошая девушка, — сказала она потом Мите. — Умная, скромная, и руки у нее золотые. Бери, не прогадаешь.

Митя и сам уже все решил. В тот же вечер, гуляя с Дуняшей по осеннему саду, он сделал ей предложение. И она, конечно же, согласилась.

Свадьбу сыграли после Рождества, широкую, веселую, на всю купеческую Нижнюю. А весной, когда Волга освободилась ото льда, молодой Митя Лошкарев, уже не студент-недоучка, а признанный изобретатель и начинающий предприниматель, спустил на воду свой новый паровой катер «Стремительный». Он мечтал о том, чтобы такие катера и самоходы связали все города и села великой русской реки, чтобы торговля процветала, а люди жили в мире и достатке.

Рядом с ним на капитанском мостике стояла его молодая жена, Дуняша, верная подруга и помощница. А на берегу, провожая их в первое плавание, стояли Иван Петрович и Аграфена Тимофеевна. Старая купчиха улыбалась, глядя на молодых. Она знала, что жизнь продолжается, что новые поколения приходят на смену старым, и что Россия, несмотря на все трудности и испытания, будет жить и развиваться. И в этом развитии немалую роль сыграют такие вот смелые, умные и предприимчивые люди, как ее внук Митя и его отважная жена. И, конечно, такие мудрые и сильные женщины, как она сама, Аграфена Тимофеевна Лошкарева, хранительница рода и традиций, и в то же время – человек, открытый всему новому и прогрессивному. Ведь без корней нет и кроны, а без движения вперед – нет будущего. А будущее России, она верила, будет светлым. И пароконные самоходы, и паровые катера, и еще много других чудес техники помогут сделать его таким. Главное – чтобы душа у людей оставалась живой, а сердца – горячими. Как у ее Митеньки. И у нее самой.